Путешествие будет опасным [Смерть гражданина. Устранители. Путешествие будет опасным] - Дональд Гамильтон

Я перенес саквояж к кухонной двери и пересек холл, чтобы взглянуть на малышку. Дальше по коридору спали Мэтт-младший, одиннадцати лет, и Уоррен, девяти, но мальчишкам такого возраста не годится, на мой взгляд, докучать поцелуями на ночь. Очень трудно привыкнуть без волнения смотреть на своих детей. Всегда кажется, что кто-то там Наверху сотворил чудо и одновременно разыграл тебя. Наша младшая, Бетти, крепко спала. Ей было почти два года; хорошенькое личико начало удлиняться вместе с первыми зубами, но головка казалась еще слишком большой для маленькой фигурки, а пальчики ног были удивительно малы. Я услышал за спиной шорох, прикрыл одеяльцем девочку и повернулся к Бет.

— Разве ей не следует спать в пижамке? — Когда нечего сказать жене как женщине, всегда можно обратиться к роли родителя.

— Не осталось ни одной, она испачкала последнюю пару. Миссис Гарсиа все выстирала, но белье еще не высохло.

Я сказал:

— Хочу забросить свое снаряжение в машину и отчалить. Утром уже буду на пол-пути к Сан-Антонию.

Бет, поколебавшись, заметила:

— Стоит ли после всех этих мартини?

Я подозревал, что она имела в виду нечто другое, хотя сказала именно это.

— Я не стану спешить. Если захочется спать, сверну с дороги и высплюсь в машине. — Я тоже хотел сказать не совсем то, что сказал, но мы оба как будто потеряли способность ясно выражать свои мысли.

Я бросил взгляд на Бет. На ней было что-то такое почти прозрачное, бледно-голубого цвета. Она выглядела, как ангел, но момент был упущен, и я при всем желании не мог пробудить в себе тягу к нейлоновому ангелу, даже после легкого прощального поцелуя в губы.

— Что ж, мне пора, — сказал я, — Постараюсь позвонить завтра вечером, но не волнуйся, если этого не случится. Возможно, мне придется заночевать на открытом воздухе.

— Мэтт… — начала она, потом после паузы быстро продолжила: — Не важно. Будь поосторожней в пути. И посылай мальчикам время от времени открытки. Им так нравится получать их от тебя.

Я пересек в свете огней двор, снял замок с больших ворот и развел створки в стороны. Ворота открывались на аллею, пролегавшую вдоль нашего земельного участка. В Санта-Фе такие аллеи встречаются повсюду. Я отнес саквояж в гараж, находившийся за пределами наших владений, и забросил его на дно пикапа, кузов которого сделан из железа с окошками впереди и по бокам. Дверца устроена сзади, и над ней мой старший сын написал в назидание всем водителям, едущим вслед за мной: «Не смейтесь, за все уплачено».

Я открыл дверь в гараж, вывел машину на аллею, закрыл гараж, вернулся к пикапу и выкатил его задом в открытые ворота, прямо к двери в студию. Не выключая двигателя, чтобы дать ему согреться, как следует, я вошел в студию, разместившуюся в виде буквы «L» на задах участка. Ее кирпичные стены были также толсты, как и у нашего двора. В одном крыле находились гостиная и кабинет, там же — кушетка, которая служит мне постелью, когда я работаю. В другом крыле размещается мой архив, столик с пишущей машинкой и ванная комната. Рядом с ванной — маленький чулан, служащий мне фотолабораторией.

Я переоделся в джинсы и шерстяную рубашку, нашел шерстяные носки и высокие ботинки на низком каблуке из грубой кожи, носящие в здешних местах название «плодовитых башмаков» — намек на пристрастие к ним представителей мужского пола, чьи потенции находятся под вопросом. Это, конечно, несправедливо по отношению к множеству мужественных инженеров и рабочих (не говоря уже об одном писателе-фотографе), которые предпочитают ту же обувь. Одевшись, я перетащил в машину мои спальные принадлежности, а вслед за ними фотокамеры и треножники: один небольшой — для «Лейки» и другой побольше — для камеры «5 х 7». Последнюю я буду использовать не чаще, чем один раз на три тысячи миль, но в отдельных случаях она очень удобна, а места в фургоне сколько угодно.

То, что до войны я работал фотографом, дает мне приятную возможность дважды разрабатывать одну и ту же жилу. Я предполагал использовать отснятый материал сначала для иллюстрированной статьи, а затем вставить его в новую книгу.

Перетаскивая в машину снаряжение, я ни о чем таком особо не раздумывал, пока не произошло нечто, заставившее меня выбросить из головы все остальное. Чтобы удостовериться, что ничто не забыто, я напоследок обвел взглядом комнату, подошел к столу и потянулся в карман за ключами, намереваясь открыть ящик, где лежал короткоствольный кольт «вудсмен» 22-го калибра. Конечно, теперь я был мирным гражданином, но маленький автоматический пистолет всегда сопровождал меня в поездке. Вставляя ключ в замок, я вдруг заметил, что ящик на дюйм выдвинут из стола.

С полминуты я обдумывал увиденное Затем положил ключи в карман и выдвинул ящик полностью. Конечно, никакого пистолета в нем не было. Я медленно повернулся, обшаривая глазами комнату. Похоже, ничто в ней не изменилось с тех пор, как после полудня я ушел отсюда. Оружие на стене было на месте в запертой на замок застекленной стойке. Я сделал шаг в сторону, чтобы заглянуть в кабинет-гостиную, — там как будто тоже все было на месте. Повсюду валялись желтоватые листы бумаги: в первой половине дня я прикидывал разные варианты сюжета для материала, который я привезу из Техаса. На ручке кресла лежал большой конверт; их тут тоже было предостаточно, но мне пришло в голову, что именно этого конверта раньше я здесь не видел.

Я подошел к креслу и взял конверт в руки. Адреса на нем не было, а внутри оказалась какая-то сколотая булавкой рукопись листов на двадцать пять. На первой странице — старательно выведенное название и имя автора: «Б. Герера. „Горный цветок“».

Я отложил рукопись в сторону, подошел к двери в фотолабораторию, включил свет и заглянул внутрь. Никого. Я нашел ее в ванной комнате в ванне, которую вместо воды до краев заполняли оборки и складки знакомого мне белого платья «фиеста» и пышных нижних юбок. Карие глаза девушки, широко открытые и странно тусклые, не мигая смотрели на хромированные краны в стене перед ней. Она, несомненно, была мертва.

8

Должен признаться, что в каком-то смысле я испытал чувство облегчения. Не хочу показаться бесчувственным, но с того момента, как Тина подала мне знак с порога дома Дарреллов, я все время ждал, когда начнутся неприятности. И вот наконец игра началась, и мне предлагали заглянуть в карты. Девушке, конечно, не повезло: надеясь уговорить меня прочитать ей рукопись, она, должно быть, проскользнула сюда и помешала чему-то или кому-то, что ей делать не следовало. Но мне случалось видеть, как погибают люди, которых я знал и любил куда больше, чем ее. Если хочешь быть здоровым, надо сидеть дома.

Можно сказать, что внутренне я уже перестроился. Это произошло в считанные минуты. Три часа назад я, мирный гражданин и счастливый семьянин, застегивая «молнию» на вечернем платье жены, сопроводив свои действия легким шлепком пониже спины, долженствующим показать, что нахожу ее привлекательной и рад тому, что женат на ней. Тогда убийство девушки, тем более такой хорошенькой, с которой я недавно разговаривал, привело бы меня в ужас и очень расстроило. Сейчас же это стало только досадной мелочью. Она была маленькой белой фишкой в игре без ограничения ставок, и ее сняли с доски, а у нас никогда не хватало времени для мертвых: живые доставляли слишком много хлопот.

Я подумал, что ставки в игре Мака должны быть действительно высокими, если ему разрешают устранять с дороги любого, кто случайно встанет на пути. При необходимости мы делали это в Европе, но то были подданные враждебного государства в военное время. Теперь царил мир, и вокруг были только наши граждане. Работа показалась мне грубой даже для Мака.

Нахмурившись, я задержал взгляд на девушке. Несмотря ни на что, я все-таки испытывал чувство потери. Она показалась мне очень милой, а на свете не так уж много милых и хорошеньких девушек, чтобы жертвовать ими попусту.

Я вздохнул, отвернулся и вышел из ванной. Подойдя к стойке с оружием, я открыл замок и снял с крючка дробовик 12-го калибра. На нем лежал многолетний слой пыли. Я стер пыль, проверил, не застряло ли что-нибудь в стволе, вынул ящик с боеприпасами, расположенными под стойкой, извлек из него три патрона с картечью и вставил их в магазин дробовика. На стволе имелось регулирующее приспособление, позволяющее стрелять дичь от перепела в двадцати ярдах до гуся в шестидесяти. Я установил механизм на максимальную кучность выстрела, так, что, стреляя через комнату, я всадил бы весь заряд в грудь гостя. Или гостьи — как придется.

Я давно уже не встречался с Маком, но его люди, похоже, играли всерьез. Несмотря на все их тайные сигналы, они, как я понимал, вполне могли считать меня аутсайдером, и я не склонен был рассматривать труп в ванной комнате как особенно дружеский знак. А так как все говорило за то, что сюда в любой момент могут пожаловать гости, то я решил, что мне будет куда веселее вспомнить «старое доброе время» с оружием в руках.